Неточные совпадения
Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного не нашел.
Стало темнеть. Ясная,
серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы.
— Не думаю, — отвечала Бетси и, не глядя на свою приятельницу, осторожно
стала наливать маленькие прозрачные чашки душистым чаем. Подвинув чашку к Анне, она достала пахитоску и, вложив в
серебряную ручку, закурила ее.
— Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, — сказал он слуге, подававшему ему бифстек на
серебряном горячем блюде, и, придвинув блюдо,
стал есть.
Явно, что он влюблен, потому что
стал еще доверчивее прежнего; у него даже появилось
серебряное кольцо с чернью, здешней работы: оно мне показалось подозрительным…
Еще и теперь у редкого из них не было закопано добра — кружек,
серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах, чтобы не довелось татарину найти его, если бы, в случае несчастья, удалось ему напасть врасплох на Сечь; но трудно было бы татарину найти его, потому что и сам хозяин уже
стал забывать, в котором месте закопал его.
Ольга заметно начала оправляться; от задумчивости она перешла к спокойствию и равнодушию, по крайней мере наружно. Что у ней делалось внутри — Бог ведает, но она мало-помалу
становилась для Штольца прежнею приятельницею, хотя уже и не смеялась по-прежнему громким, детским,
серебряным смехом, а только улыбалась сдержанной улыбкой, когда смешил ее Штольц. Иногда даже ей как будто было досадно, что она не может не засмеяться.
Она
стала было рассматривать все вещи, но у ней дрожали руки. Она схватит один флакон, увидит другой, положит тот, возьмет третий, увидит гребенку, щетки в
серебряной оправе — и все с ее вензелем М. «От будущей maman», — написано было.
Я даже совсем не сожалел одного господина, который ошибкою, не расслышав, купил мельхиоровый молочник вместо
серебряного, вместо двух рублей за пять; даже очень мне весело
стало.
— Сию минуту подадут, ваше сиятельство, — сказал Степан, доставая из буфета, уставленного
серебряными вазами, большую разливательную ложку и кивая красавцу-лакею с бакенбардами, который сейчас же
стал оправлять рядом с Мисси нетронутый прибор, покрытый искусно сложенной крахмаленной с торчащим гербом салфеткой.
Полковник по этому случаю
стал рассказывать про еще более поразительный случай воровства
серебряного самовара.
По замечанию Марфы Игнатьевны, он, с самой той могилки,
стал по преимуществу заниматься «божественным», читал Четьи-Минеи, больше молча и один, каждый раз надевая большие свои
серебряные круглые очки.
Я дал ей мелкую
серебряную монету; она захохотала, увидя ее, но, вместо того чтоб идти прочь, влезла на облучок кибитки, повернулась ко мне и
стала бормотать полусвязные речи, глядя мне прямо в лицо; ее взгляд был мутен, жалок, пряди волос падали на лицо.
— Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и
станешь ты ковать
серебряными молотами». — «Не хочу, — сказал бы я царю, — ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!»
Я очень ценил его романы «
Серебряный голубь» и «Петербург», написал о них две
статьи, в которых даже преувеличил их качества.
«Эрмитаж»
стал давать огромные барыши — пьянство и разгул пошли вовсю. Московские «именитые» купцы и богатеи посерее шли прямо в кабинеты, где сразу распоясывались… Зернистая икра подавалась в
серебряных ведрах, аршинных стерлядей на уху приносили прямо в кабинеты, где их и закалывали… И все-таки спаржу с ножа ели и ножом резали артишоки. Из кабинетов особенно славился красный, в котором московские прожигатели жизни ученую свинью у клоуна Таити съели…
Кругом все знакомые… Приветствуя, В. Е. Шмаровин иногда
становится перед вошедшим: в одной руке
серебряная стопочка допетровских времен, а в другой — екатерининский штоф, «квинтель», как называли его на «средах».
Присел на корточки, заботливо зарыл узел с книгами в снег и ушел. Был ясный январский день, всюду сверкало
серебряное солнце, я очень позавидовал брату, но, скрепя сердце, пошел учиться, — не хотелось огорчить мать. Книги, зарытые Сашей, конечно, пропали, и на другой день у него была уже законная причина не пойти в школу, а на третий его поведение
стало известно деду.
Муж ее, которого она вывела в лакеи, запил,
стал пропадать из дому и кончил тем, что украл шесть господских
серебряных ложек и запрятал их — до случая — в женин сундук.
— Ну, дети, сюда! — закричал Александр Иванович, и к нему сейчас же сбежались все ребятишки, бабы, девки и даже мужики; он начал кидать им деньги, сначала медные, потом
серебряные, наконец, бумажки. Все
стали их ловить, затеялась даже драка, рев, а он кричал между тем...
Другой же братишка его, постояв немного у притолки, вышел на двор и
стал рассматривать экипаж и лошадей Александры Григорьевны, спрашивая у кучера — настоящий ли
серебряный набор на лошадях или посеребренный — и что все это стоит?
И он, суетясь и дрожа от волнения,
стал искать у себя в кармане и вынул две или три
серебряные монетки. Но ему показалось мало; он достал портмоне и, вынув из него рублевую бумажку, — все, что там было, — положил деньги в руку маленькой нищей.
Выложил он мне тут же тысячу
серебряных рублей, однако и те частный взял:"Ты, говорит, пожалуй, с деньгами-то здесь останешься, да опять смуту заводить
станешь, а вот, говорит, тебе на дорогу двадцать целковеньких, ступай восвояси".
Устинья Наумовна (Фоминишне). Ну, и с тобой, божья старушка, поцелуемся уж кстати. Правда, на дворе ведь здоровались,
серебряная,
стало быть и губы трепать нечего.
Устинья Наумовна. Сама все это разумею,
серебряная — да нешто за мной дело
стало; у меня женихов-то, что борзых. Да ишь ты, разборчивы они очень с маменькой-то.
А там, в мировой глубине, повисла и, тихо переливаясь, дрожит теплая
серебряная звездочка, от взора на которую
становится радостно и щекотно в груди.
Когда новые постояльцы поселились у Миропы Дмитриевны, она в ближайшее воскресенье не преминула зайти к ним с визитом в костюме весьма франтоватом: волосы на ее висках были, сколько только возможно, опущены низко; бархатная черная шляпка с длинными и высоко приподнятыми полями и с тульей несколько набекрень принадлежала к самым модным, называемым тогда шляпками Изабеллины; платье мериносовое, голубого цвета, имело надутые, как пузыри, рукава;
стан Миропы Дмитриевны перетягивал шелковый кушак с
серебряной пряжкой напереди, и, сверх того, от всей особы ее веяло благоуханием мусатовской помады и духов амбре.
И вся толпа двинулась за
Серебряным и перевалилась через холм, заграждавший им дотоле неприятельские костры. Тогда новое неожиданное зрелище поразило их очи. Справа от татарского
стана змеился по степи огонь, и неправильные узоры его, постепенно расширяясь и сливаясь вместе, ползли все ближе и ближе к
стану.
Он
стал на колени и поклонился в землю
Серебряному.
Пока все это происходило у татарского
стана,
Серебряный, за полверсты оттуда, ожидал нетерпеливо условленного знака.
— Атаман, — сказал
Серебряный, —
стало, мы с тобой по одной дороге?
Опричники посторонились с видом почтения, но он, не обращая на них внимания, опять
стал смотреть в глаза
Серебряному.
Волосы
Серебряного стали дыбом. Когда в первый раз Иоанн осудил его на смерть, он твердо шел на плаху; но здесь, в темнице, скованный цепями, изнуренный голодом, он не в силах был вынести этого голоса и взгляда.
— Гром божий на них и на всю опричнину! — сказал
Серебряный. — Пусть только царь даст мне говорить, я при них открыто скажу все, что думаю и что знаю, но шептать не
стану ему ни про кого, а кольми паче с твоих слов, Федор Алексеич!
— Постойте, ребята! — сказал
Серебряный, — расспросим его наперед порядком. Отвечай, — сказал князь, обращаясь к татарину, — много ль вас? Где вы
станом стоите?
— А до того, — ответил Годунов, не желая сразу настаивать на мысли, которую хотел заронить в
Серебряном, — до того, коли царь тебя помилует, ты можешь снова на татар идти; за этими дело не
станет!
Кабы Вяземский был здоров, то скрыть от него боярыню было б ой как опасно, а выдать ее куда как выгодно! Но Вяземский оправится ль, нет ли, еще бог весть! А Морозов не оставит услуги без награды. Да и Серебряный-то, видно, любит не на шутку боярыню, коль порубил за нее князя.
Стало быть, думал мельник, Вяземский меня теперь не обидит, а
Серебряный и Морозов, каждый скажет мне спасибо, коль я выручу боярыню.
Пронзительный визг раздался в отдалении. Воздух как будто задрожал, земля затряслась, смутные крики, невнятный гул принеслись от татарского
стана, и несколько коней, грива дыбом, проскакали мимо
Серебряного и Максима.
Разговоры
становились громче, хохот раздавался чаще, головы кружились.
Серебряный, всматриваясь в лица опричников, увидел за отдаленным столом молодого человека, который несколько часов перед тем спас его от медведя. Князь спросил об нем у соседей, но никто из земских не знал его. Молодой опричник, облокотясь на стол и опустив голову на руки, сидел в задумчивости и не участвовал в общем веселье. Князь хотел было обратиться с вопросом к проходившему слуге, но вдруг услышал за собой...
Мерно шел конь, подымая косматые ноги в
серебряных наколенниках, согнувши толстую шею, и когда Дружина Андреевич остановил его саженях в пяти от своего противника, он
стал трясти густою волнистою гривой, достававшею до самой земли, грызть удила и нетерпеливо рыть песок сильным копытом, выказывая при каждом ударе блестящие шипы широкой подковы. Казалось, тяжелый конь был подобран под
стать дородного всадника, и даже белый цвет его гривы согласовался с седою бородой боярина.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем, был старый и чистый бастр.
Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
Разве с
Серебряным?» Но мельник знал через Михеича, что
Серебряный вкинут в тюрьму, а от посланных Вяземского, да и от некоторых товарищей Перстня слышал, что станичники освободили Никиту Романыча и увели с собой;
стало быть, не с
Серебряным.
Серебряный был крепок к вину, но после второй стопы мысли его
стали путаться. Напиток ли был хмельнее обыкновенного или подмешал туда чего-нибудь Басманов, но у князя голова заходила кругом; заходила кругом, и ничего не
стало видно Никите Романовичу; слышалась только бешеная песня с присвистом и топанием да голос Басманова...
Все опричники с завистью посмотрели на
Серебряного; они уже видели в нем новое возникающее светило, и стоявшие подале от Иоанна уже
стали шептаться между собою и выказывать свое неудовольствие, что царь, без внимания к их заслугам, ставит им на голову опального пришельца, столбового боярина, древнего княжеского рода.
Как услышал князя
Серебряного, как узнал, что он твой объезд за душегубство разбил и не заперся перед царем в своем правом деле, но как мученик пошел за него на смерть, — тогда забилось к нему сердце мое, как ни к кому еще не бивалось, и вышло из мысли моей колебание, и
стало мне ясно как день, что не на вашей стороне правда!
Трудно было положение
Серебряного.
Став в главе станичников, он спас Максима и выиграл время; но все было бы вновь потеряно, если б он отказался вести буйную ватагу. Князь обратился мыслию к богу и предался его воле.
Голос у него был маленький, но — неутомимый; он прошивал глухой, о́темный гомон трактира
серебряной струной, грустные слова, стоны и выкрики побеждали всех людей, — даже пьяные
становились удивленно серьезны, молча смотрели в столы перед собою, а у меня надрывалось сердце, переполненное тем мощным чувством, которое всегда будит хорошая музыка, чудесно касаясь глубин души.
Данилка теперь
становится то жарко-золотым, то белым
серебряным, то огненным, таким, что на него смотреть больно, то совсем стухнет, и нет его, а меж тем он тут.
Увидав
серебряную папиросочницу в руке Лорис-Меликова, он попросил себе покурить. И когда Лорис-Меликов сказал, что им ведь запрещено курить, он подмигнул одним глазом, мотнув головой на спальню Хаджи-Мурата, и сказал, что можно, пока не видят. И тотчас же
стал курить, не затягиваясь и неловко складывая свои красные губы, когда выпускал дым.
Хаджи-Мурат, недоумевая, покачал головой и, раздевшись,
стал на молитву. Окончив ее, он велел принести себе
серебряный кинжал и, одевшись и подпоясавшись, сел с ногами на тахту, дожидаясь того, что будет.
Дай бог ей доброе здоровье и жениха по сердцу! вступилась за меня, горемычную, и, как господа
стали съезжать со двора, потихоньку сунула мне в руку
серебряную копеечку.